Кошмар был побеждён, но ценой этому были, казалось, все силы Гриффина. Решение о дальнейших действиях она приняла на удивление быстро и спокойно. Позвонила другому хранителю, который частенько был ее напарником на заданиях, и попросила приехать. Тот оказался как раз рядом и был на месте буквально минут десять спустя. Помог Эве транспортировать потерявшего сознание Нокса в машину и отвёз их домой к Арчер, хотя половину дороги пытался уточнить не хочет ли она все же отвезти его в больницу и заодно сама туда наведаться. Как любой хранитель, который сталкивался с разного рода травмами довольно часто, Эва довольно спокойно относилась к больницам, но даже от частого пребывания там по разным причинам любить она их все равно больше не стала. Да и одной мысли, что Гриффин проснётся в белых стенах неуютной палаты, хватило, чтобы ответить четкое «нет» и оставшуюся половину дороги убеждать коллегу, что все в порядке. Она со всем справится сама, в чем редко кто сомневался. Поблагодарив друга за помощь, Эва также попросила его связаться с семьей, в чьём доме был кошмар, чтобы их не хватил удар, когда они вернутся в понедельник и застанут свой дом в таком виде.
Уложив Гриффина в свободной комнате, которую когда-то несколько месяцев занимала Хейли, девушка решила, что раз она отказалась от медицинской помощи, стило хотя бы позвонить подруге-медику. Что делать с порезами она прекрасно знала ещё с тех пор, как в детстве в процессе игры в прятки забежала в кабинет отца и случайно уронила на себя огромную вазу, стоявшую в углу. Тогда порезы от осколков ей промывал Ник, обещавший ей гору мороженного, если она будет смелой и терпеливой. А потом он заклеил все царапины смешными пластырями с Микки Маусом и остаток вечера они провели на кухне, поглощая мороженное и смотря диснеевские мультики. Воспоминание разлилось приятным тёплом внутри, Эва взяла телефон, и решила, что после звонка Хейли, пожалуй, позвонит брату. Ее всегда волновал вопрос, почему на следующий день, когда отец вернулся с ночного задания, ваза в его комнате снова была целой.
Совет относительно восстановления сил в домашних условиях оказался довольно простым, лучшее лекарство — покой, никаких переживаний, здоровое питание, а главное долгий и здоровый сон, который в итоге продлился у Нокса чуть ли не сутки. За которые Эва успела обработать собственные раны, как следует выспаться, заказать доставку еды на дом и приготовить единственное, что у неё всегда получалось - блинчики. Учитывая, что готовить она не умела от слова совсем, искренне считая что этот талант у неё забрал Ник, это было тем ещё достижением.
Когда им было по шестнадцать и они с Ноксом собирались сбежать, то часто шутили, что это ему всегда придётся готовить, или они всю жизнь будут вынуждены питаться блинчиками.
Но даже эти блинчики она не готовила дома уже очень и очень давно, настолько что пришлось вспоминать, в каком шкафу лежит блинная сковородка. Себе она всегда заказывала еду или ела где-то вне дома, но сейчас ей почему-то захотелось сделать что-то самой. Ему. Хотя она и предусмотрела возможный провал мероприятия, заказав также готовой еды из своей любимой кофейни на углу улицы. Чисто на всякий случай. Впрочем, блинчики получилось вроде даже ничего.
Оставив все на кухне, Арчер решила сходить проверить, как там Гриффин. Стараясь не шуметь, Эва приоткрыла дверь, думая просто на мгновение заглянуть в комнату, чтобы проверить спит ли он, и убедившись, что все в порядке, вернутся на кухню. Но вместо этого, она прислонилась щекой к косяку двери и стояла так некоторое время, не в силах оторвать взгляд от его спящего лица. Тонкие черты казались такими до боли знакомыми, будто на них совсем не сказались прошедшие десять лет. Будто она видела их буквально несколько дней назад. Будто он остался точно таким же каким она его запомнила, c той лишь разницей, что сейчас он был немного бледен и еще забавно хмурился во сне. Пока девушка разглядывала его лицо, то заметила, что на его лбу выступила испарина. Может ему снилось что-то плохое или поднялась температура? Обеспокоенная этим наблюдением, Эва переступила порог и все же подошла к кровати, чтобы приложить к его лбу прохладную руку и проверить, нет ли у него жара. В этом момент, то ли услышав шаги, то ли почувствовав прикосновение, Гриффин сонно моргая, открыл глаза.
- Прости, я тебя разбудила, — смущенно улыбнулась Эва, неловким быстрым жестом убирая ладонь.

Это ее прозвище все ещё режет слух, приятным и одновременно болезненным воспоминанием. Никто кроме него никогда не называл ее так, да и конфет то этих, после их расставания, она больше никогда не ела, будто подобный бойкот кондитерским изделиям мог склеить разбито сердце. И все же, спустя столько слышать как с его губ срывается «Jellybean» кажется на удивление привычным, почти правильным. Может быть потому, что он был первым, кому она сказала, что ей не нравится имя Кирби, первым, кто стал обращаться к ней "Эва", в те редкие случаи, когда не называл ее Jellybean. А может быть потому, что следующие десять лет все звали ее так, как ей хотелось. А она оказывается, все это время ждала, чтобы услышать это глупое подростковое прозвище. И понять, что скучала по нему. И по тому, кто так ее называл.
Пока она утопает в ностальгии, Гриффин пытается сесть, но даже долгий сон не обеспечил ему достаточно сил, и потому Эва легко подхватывает его за предплечье, мягко, но настойчиво, укладывая назад.
— Эй, давай пока что никаких резких движений, — просит Арчер, пытаясь сделать строгое лицо, но вместо этого выражение выходит скорее обеспокоенным. Она редко сталкивалась с такими последствиями изгнания кошмара напрямую, то ли потому что на такие дела Совет обычно выдавал им видавших видов медиумов, которые в силу возраста обладали весьма впечатляющим опытом, то ли потому, что даже если что-то случалось, дальнейшую помощь эти медиумы получали в больнице. Конечно, всякое случалось, но произошедшее с Гриффином был особенным, во многом потому что это был именно Гриффин и за него она переживала особенно остро, в чем ему она, конечно же, не признаётся, ведь и себе признаётся в этом с трудом. А ещё  Эва вовсе не хочет, чтобы и он беспокоился, потому что душевное равновесие — важная часть восстановления сил. Вместо этого ей хочется окружить его уютом и заботой, задвинув на время все, что невидимым невысказанным барьером стояло между ними. Их прошлое ждало десять лет, чтобы нагнать и сбить их с ног. Подождёт и еще.
— Все в порядке. Ты большой молодец, у тебя все получилось, — Эва мягко улыбается, неловко переминаясь с ноги на ногу, и в итоге все же решившись аккуратно присесть на край его кровати. Ей становится как-то спокойнее, когда их взгляды находятся почти на одном уровне.
— Ты изгнал Кошмара, но потерял много сил, так что..
Где-то здесь должно быть объяснение, почему она не вверила его в профессиональные руки настоящих врачей, вместо этого, где-то даже весьма эгоистично, решив, что сама позаботиться о нем.   
— Может стоило, конечно, отвезти тебя в больницу, но…ты ведь всегда ненавидел их, я помню, и, в общем, ты у меня дома, — наконец, говорит Эва, с удивлением обнаруживая, что вся присущая ей буквально с пелёнок уверенность в себе почему-то испаряется от одного лишь его взгляда, заставляющего чувствовать неясное волнение внутри.
— В смысле, на моей съемной квартире, — уточняет Арчер, понимая, что когда они с Ноксом виделись в прошлый раз ее домом был фамильный особняк Арчеров, из которого она планировала сбежать. Без него ее побег затянулся ещё на несколько лет, и быть может, и не свершился бы вовсе, если бы не пропала мама. Но думать об этом сейчас совсем не хотелось.
— Надеюсь, ты не против, а даже если против, у тебя нет вариантов, потому что я собираюсь основательно взяться за твоё выздоровление, и ты меня не переубедишь, — Эва каким-то машинальным местом поправляет ему одеяло и усмехается, видя, как в его ещё сонных глазах тоже появляются едва уловимые искорки смеха. Даже спустя десять лет, он все ещё знает ее слишком хорошо, чтобы понимать, что эту битву ему не выиграть. Может рядом с ним ее уверенность и тает на глазах, но вот настойчивость сильна, как никогда. И она может оправдывать это чем угодно, но настоящий ответ на такой парадокс прост: в глубине души, она слишком сильно хочет, чтобы он остался. Чтобы этот странный вихрь самых разных, пусть порой и противоречивых чувств — захлестнувший ее с той самой секунды, как она увидела его снова, — продлился как можно дольше.
— Как ты себя чувствуешь? — тут же спрашивает Арчер, внимательно смотря на Нокса, будто в подтверждение своих намерений позаботится о его выздоровлении.

Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.

Томительно долго и внимательно, Эва всматривается в его лицо, то ли пытаясь по внешним признакам понять как он себя чувствует, то ли просто не в силах перестать разглядывать привычные черты, которые она не видела слишком давно и все равно не достаточно, чтобы суметь их забыть. Он выглядит бледным и немного осунувшимися, и хотя Гриффин все же садится в кровати со второй попытки, Эва понимает, что он ещё достаточно слаб. И она должна это исправить. Второе лучшее лекарство после сна — это еда. И кажется, организм ее пациента тотально с этим согласен.

— Ты наверное, жутко голоден, — спохватывается она, как-то слишком резко, будто ее пугает мысль показаться нерадушной хозяйкой, — погоди секунду.

Тут Эва прерывает их разговор и на минуту выходит из комнаты,чтобы вернуться с небольшим деревянным подносом-столиком, на котором стоит тарелка со стопкой блинчиков, маленькие креманки с вареньем и медом и большая дымящаяся кружка горячего чая с ромашкой, в который  она добавила имбирь, бруснику и мёд, чтобы его организм получил, ударную дозу витаминов.

— Ты знаешь, если что, в холодильнике есть ещё нормальная еда, — предупреждает Арчер с усмешкой, понимая, что блинчики явно вызовут в Гриффине воспоминания о ее слабых кулинарных талантах, — из кафе. Просто, захотелось сделать для тебя что-то самой, но как видишь дальше блинчиков, я не продвинулась, – Эва улыбается, уже не неловко, но очень искренне, как улыбаются человеку, с которым ты разделяешь какую-то общую шутку, понятную только вам двоим.

—  Тебе нужно очень хорошо поесть, чтобы набраться сил, — она хмурится нарочито строго, чтобы он не думал возражать, и отдаёт ему поднос. Такой вот ленивый шедевр ей подарил ее первый сосед по квартире, убежденный, что есть в кровати — это не роскошь, а привилегия.

— Ты проспал около суток, – отвечает она, — не знаю, как трактор может переехать в хорошем смысле, но мне нравится твой оптимизм, – Арчер улыбается, и все ещё с трудом отрывает от него взгляд, понимая, что это не очень нормально, так неотрывно смотреть на человека, но ей и правда трудно совладать с собой.

Трудно. Ведь рядом с ним она снова чувствует себя шестнадцатилетней, будто они попали во временную петлю, и не было этих десяти лет «после них», не было ничего после. Были только они, подростки, свято верящие в то, что ураган не в них самих, а вокруг, и  сбежать — значит спастись. И в данную минуту, ей кажется, будто они и правда смогли, и все происходящее сейчас — мираж того, как все могло бы быть. Это могла быть их квартира. Они могли жить здесь вместе, заботиться друг о друге, много разговаривать и смеяться, иногда спорить и может даже ругаться, но всегда ненадолго. Она бы точно также готовила блинчики, а он бы врал, что они ему не надоели, а может она бы давно научилась готовить, возможно, в начале пару раз спалив кухню, о чем они бы сейчас воспоминали со смехом. Это могла бы быть их квартира. И их жизнь. От этой мысли что-то предательски щемит внутри, и ей приходится закусить нижнюю губу так сильно, что во рту появляется привкус металла. Лучше он, чем соленый вкус подступающих слез. Глупо, быть такой сентиментальной. Она и сама это знает, но этот мираж несбывшейся жизни никак не хочет отпускать ее. Да, пускай она не знает были бы они счастливее, чем сейчас, и может даже они вовсе не те, кто был на самом деле предназначен друг другу, и все же…ей жаль, что они даже не попытались, как бы глупо и ненадёжно не выглядел их план.

Тревожные сожаления, путанные мысли и чувства накатывают неожиданным цунами, сметая рациональные доводы, на которых строилось все ее существование последние десять лет. И на этом фоне его внезапное откровение об аварии, случившейся спустя год после их расставания, становятся еще одной волной, накрывающей ее с головой. Год спустя он все ещё думал про неё, и все равно никогда так и не позвонил. Не написал. Не объявился. Она жалеет об их утраченном шансе, но ведь это он не пришёл. Он жалеет об этом?

— Так почему ты…— Эва так и не заканчивает фразу, замолкая на полуслове и немного хмурясь, ведь она хочет спросить обо всем сразу, почему он не пришёл, почему не звонил после, почему просто исчез из ее жизни, будто его никогда и не было, будто она в одночасье превратилась для него в ничто.

Только все эти вопросы застревают комом в горле, не давая нормально вдохнуть. Слишком многое их связывало тогда, и столь же многое разделяло сейчас. И потому вместо слов она просто вдруг встаёт и молча уходит в другую комнату, чтобы через минуту вернуться с пачкой писем в руке. Настоящих, рукописных писем.

— Тридцать шесть, — говорит она тихо, — каждый месяц в течение трёх лет.

Так много. И долго. Эва протягивает ему один из запечатанных конвертов, чтобы Гриффин увидел, кому были адресованы эти неотправленные письма.

Такой способ ей посоветовала мама, единственная понимавшая, что происходило с ее дочерью. Она тогда сказала, что письма помогут ей выразить свои чувства, избавиться от того, что тяжким невысказанным грузом лежит у неё на душе. Наверное, она не предполагала, что Эва будет писать их так долго. Думала ей хватит пары месяцев. Но в конце-концов, это стало какой-то почти привычкой, писать ему. Ведь дело было не только во влюблённости, они были действительно близкими друг другу людьми, теми, кто доверял друг другу. Теми, кому они могли рассказать обо всем на свете. И Эва продолжала рассказывать. И потому это продлилось так долго. До тех самых пор, пока не пропала мама. И у неё не осталось слов ни для кого.

Тогда Эва бросила писать эти письма. И маме писать не стала. Теперь все это казалось не попыткой помочь себе справиться с чувствами, а самообманом. Потому что правда была в том, что Гриффина больше не было рядом, и мамы не было. Теперь не стало и папы. А скоро не станет и Ника, хоть она об этом ещё и не знает. Точно она знает лишь одно: она больше не пишет писем. Но эти почему-то все равно сохранила. Никогда толком не зная зачем. И лишь сейчас, подумав, что может быть она сделала этого ради вот этого момента, когда стопка конвертов могла сказать то, что она сама была не в силах произнести вслух.

Мне сегодня приснилось, что ты пришел.

В тот дождливый день, вдруг вынырнул из глубины туманной улицы, как всегда немного растрепанный, с лукавым взглядом чуть сонных глаз. "Пять утра, ужасное время для встречи" – рассмеялся ты, легко подхватывая спортивную сумку, в которую я сложила всю свою теперь уже прошлую жизнь. "Ты запаслась платьями на следующие десять лет?" – уточняешь ты, все еще ухмыляясь. Твоих вещей всего ничего, поместились в легкий рюкзак, перекинутый через одно плечо. Ты не привязан ни к чему материальному, мне же еще стоит этому научиться. Но я готова. Правда готова. Вся моя прежняя жизнь уже у меня за плечами, и я совсем не жалею об этом. Особенно в тот момент, когда беру тебя за руку, когда ты улыбаешься, когда мы делаем первый шаг, выходя из под хлипкого козырька остановки автобуса, которая защищала нас от проливного дождя. Нам совсем не важно, что мы в миг становимся мокрыми до нитки. Ведь это шаг в нашу новую жизнь.

Мне сегодня приснилось, что ты пришел. А потом я проснулась.

Из неотправленного письма, март, 2014

– Я выиграл, – говорит Гриффин, и Эва лишь грустно качает головой, слегка закусывая нижнюю губу, будто пытается удержать какие-то слова на кончике языка. Если это и было игрой, то похоже на то, что они оба проиграли. Хоть она до сих пор и не может понять, почему. Как люди, которые еще так долго после расставания писали в пустоту, вообще могли расстаться, разбиться, исчезнуть друг для друга. Как могли раствориться в одном городе, машинально обходя места случайных встреч на узких улицах Сан-Франциско целых десять лет. Как это случилось? И почему они это допустили?
Вопросов все еще слишком много, как и путаных чувств внутри нее. Она хочет получить ответы, и одновременно боится этого. И хотя Эва всегда верила в то, что знание правды, всегда лучше ее отсутствия, сейчас ей совсем так не кажется. Потому что встретив его спустя долгие годы, вдруг оказалось, что они так и не смогли стереть его образ из ее памяти, мыслей и сердца. Вдруг оказалось, что один лишь взгляд на него, одно прикосновение, пронзают ее насквозь, так же как когда ей было шестнадцать. И все эти мысли об их прошлом и не сбывшимся будущем по-прежнему крутятся в ее голове, не давая толком сосредоточиться. Ей все еще важно знать, почему он ушел. Была ли она виновата в этом, могла ли что-то исправить. Был ли у них хотя бы призрачный шанс на другую жизнь, другие десять лет. Есть ли этот шанс у них сейчас.
Эва сосредоточенно выдыхает, невольно выдавая свою нервозность, и садится на край кровати, наконец, поднимая внимательный взгляд на Нокса.
- Выглядит так, будто мы оба проиграли, - озвучивает она вслух свои недавние мысли, чуть грустно улыбаясь, - но я не могу понять почему? - тихий голос, осторожный тон. Вопрос слишком общий, но даже он дался ей с трудом, даже несмотря на то, как часто он крутился в ее голове последние десять лет. Она много раз представляла их встречу, представляла, как спросит его почему, все случилось именно так, почему он ушел, наконец, перестав мучаться этим вопросом. Но когда ей представился такой шанс, спросить это оказалось намного труднее, чем ей всегда казалось. Что она услышит в ответ? Что он внезапно ее разлюбил? Что никогда и не любил ее вовсе? Что не хотел строить с ней свою жизнь?
Станет ли ей от этого легче? Сможет ли это стереть, вырвать из ее сердца, все еще дорогой ей образ родного человека, коих у нее уже почти не осталось? Едва ли. Но тянуть дальше, уже было нельзя. Потому что теперь, он был не только в ее мыслях и снах. Теперь он на самом деле прямо перед ней. Впервые с их последней встречи. Он рядом. Так близко, что она может протянуть тонкую ладонь, коснувшись его руки прохладными пальцами, будто проверяя, что он реален. Может завороженно смотреть на этот простой, и до ужаса привычный жест, не отрывая взгляд. А потом все же собраться с духом, и наконец, посмотреть ему прямо в глаза, спросив:
– Почему ты не пришел? Тогда..
Тогда, когда они должны были сбежать. Когда должны были начать новую жизнь, вдвоем. Ту жизнь, которую могли бы жить сейчас в этом городе, в этой квартире. Или в любом другом месте. Другом городе. Может даже стране. Тогда, в шестнадцать, она была готова променять все на него одного. Но он не дал ей этого шанса.
– Я ведь и правда, была готова променять всю свою жизнь на тебя одного, – она не обвиняет его, в голосе нет обиды или упрека, только давящая грусть несбывшегося. Она не лжет, это видно по ее пронзительному взгляду. И она верит, что он все еще может это почувствовать, как чувствовал всегда.
- Я просто..просто хочу знать. Мне нужно знать.

Чтобы мне больше не снилось, что ты пришел.

Отредактировано Eva Archer (2022-10-18 15:56:18)

Она много раз представляла себе этот разговор в своей голове, изобретая самые разные версии того, что он скажет. Но ни в одном из этих выдуманных диалогов не звучало имя Ника. Никогда. И потому когда она прозвучало на самом деле, она даже не сразу поняла. Объяснение Нокса показалось ей таким сбивчивым и непонятным, будто он вдруг заговорил на другом языке, но дело на самом деле было в том, что ее мозг просто отказывался воспринимать такую правду. Только не сейчас. Не тогда, когда их отношения с братом впервые за долгие годы снова стали близкими и еще более необходимыми им обоим, чем когда-либо. Она всегда знала, что признание Нокса скорее всего снова разобьет ей сердце, также как это сделал его молчаливый уход. Но она никогда не думала, что ее сердце будет разбито дважды. Гриффином, который отказался от нее, послушав Ника, вместо человека, которого, как она верила, он тогда любил. И Ником, который в очередной раз решил, что он лучше знает, как ей жить, и влез в ее жизнь за ее спиной, разрушив одно из самых сильных и светлых чувств, что она когда-либо испытывала. Этот поступок довольно сильно походил на тот, с которого все началось, когда Ник во время тренировок намеренно сломал ей ногу, потому что считал, что ей не следует быть хранителем. Тогда он точно также примерил на себя роль того, кто хотел решить все за нее, забыв, что это ее жизнь. И то факт, что он делал так далеко не единожды стало словно ударом поддых. Сможет ли она просить это второй раз? Если и первый дался ей титаническим трудом.
Наверное, она молчала так долго, что по одной лишь ее реакции Гриффин понимает, что ошибался. Судя по его рассказу он считал, что Эва знала об их разговоре с Ником. Вот только на самом деле она слышала об этом впервые, что еще больше усложняло и так весьма запутанную ситуацию между ними.


– Как ты можешь знать, какой я стала? Тебя не было рядом десять лет, потому что ты просто.. просто исчез, бросил все, что у нас было, даже не поговорив со мной, просто потому что мой брат так сказал?!
Откуда он знал, как все будет, с чего решил, что он сломает ей жизнь, что она станет его ненавидеть. Ни у кого в шестнадцать лет нет по-настоящему долгосрочного плана и тем и прекрасен этот возраст. Только тогда они были по-настоящему свободны, только тогда могли поступать так, как велело сердце. И пускай это был бунт, ни один из них не мог по-настоящему быть уверен, что будет дальше. Они могли стать самыми несчастными людьми на земле, а могли – самыми счастливыми. И одна лишь мысль о том, что теперь они никогда этого не узнают, что они даже не попытались, была хуже любого из возможных раскладов. Потому что Эва знала, у них было куда больше, чем просто первая любовь. У них было доверие, поддержка и умение понимать друг друга без слов. И даже если бы первые сильные чувства прошли со временем, даже если бы они расстались, Эва верила, что они бы все равно остались в жизни друг друга крепким якорем и надежным плечом. Но вместо этого они провели десять лет порознь, чужими людьми.
И она не знала на кого злиться больше на Ника или Гриффина, или на обоих. Но как бы она не готовилась к этому разговору у себя в воображении, реальность все равно умудрилась подставить ей подножку, сбив с ног.
— И мы оба совершенно точно не знаем, какой я могла бы стать с тобой, какими мы могли бы стать.
Она смотрит на Гриффина, чувствуя, как предательские слезы, жемчужинами застывают в уголках ее глаз. Он выглядит расстроенным и сбитым с толку. Где-то в глубине души она понимает, что он тоже был заложником ситуации, и десятки неотправленных писем в черновиках его электронной почты доказывают, что ему это далось так же сложно, как ей. И все же, она злится на него. Не только потому что послушал Ника, не поговорил с ней и просто ушел, по сути также как ее брат, приняв это решение за нее. Но и потому, что он поверил, будто бы она могла так поступить с ним. Будто она клялась в любви, а потом решила отправить брата, чтобы он порвал с ним за нее, потому что она струсила, или передумала или тоже считала, что он сломает ей жизнь. Все это было ложью. И она не могла понять, как он мог в такое поверить, ведь ей ведь всегда казалось, что он знает ее как никто другой.
- Ты правда думал, что я знаю? Что это я отправила к тебе Ника, вместо того, чтобы прийти самой? Или что моя семья так решила и я просто молча с этим согласилась? Я хотела уйти с тобой!
Эва устало вздыхает, на мгновение закрывая лицо руками. В ней бьется так много самых разных чувств, что ей становится трудно дышать.
— Только не говори, что так было правильно, что так было лучше, что Ник был прав. Мы этого не знаем, - добавляет тихо, все еще утыкаясь в свои ладони, почти физически ощущая, как их несбывшееся прошлое сыпется  словно песок сквозь пальцы.

Сегодня я увидела тебя. Думала, что увидела. Ты стоял спиной, уткнувшись в какую-то книгу. Тонкая фигура, напряженная спина, чуть взлохмаченные волосы, такого же цвета, как у тебя. Черная джинсовая куртка, совсем как та, которую ты случайно порвал на одном из наших свиданий, когда сбегал из моего дома через окно. Позже мы смеялись взахлеб над всей этой историей с побегом, как в приторных голливудских мелодрамах, и окрестили это свидание "самым неудачным, и одновременно смешным, навечно и во веки веков". Разве та куртка могла все еще остаться у тебя? Мне стоило сразу подумать об этом, как и том, что ты едва ли мог оказаться в кампусе моего университета, но тогда эти мысли даже не пришли мне в голову. Ведь я подумала, что это ты. И волна необъяснимого (по-настоящему необъяснимого, ведь я должна была злиться на тебя) счастья захлестнула меня с головой. Это ты. ты. Ты здесь. Ты вернулся. И мне стоит лишь протянуть руку и коснуться твоего плеча, чтобы ты обернулся. Поднял на меня свой привычный, чуть прищуренный, насмешливый взгляд. Мне стоит лишь протянуть руку, чтобы ты_мне_улыбнулся. Эти все кажется таким реальным, что когда я на самом деле доверчиво протягиваю руку, заставляя незнакомца обернуться, я даже не сразу понимаю, что глаза, удивленно, смотрящие на меня – вовсе не твои. Что это не ты. И не-ты озадачен, хоть и весьма приветлив. Не-ты улыбаешься, спрашивая "Привет, ты что-то хотела? Мы знакомы? Нет, тебя бы я точно запомнил." Мне стоило улыбнуться в ответ, мило извиниться и может быть даже завязать разговор, ведь это мой первый год в университете и у меня еще не так уж много знакомых. Но вместо этого я лишь нахмурилась и промолчала. Волна счастья, наконец, сменилась злостью. Он – не ты. И не важно, что незнакомый парень совсем не виноват в этом.
Надеюсь, он все же меня не запомнил. Я вот его совсем нет. Единственное, что осталось в памяти – он похож на тебя лишь со спины. Он – не ты. Никто – не ты. И я понятия не имею, почему спустя несколько лет это все еще имеет такое значение.

из неотправленного письма

Была ли она счастлива? Она потеряла маму еще когда была студенткой, она потеряла отца буквально пару месяцев назад, ее отношения с братом бывшие сплошных хаосом последние восемь лет и только-только начавшие налаживаться в настоящем времени, снова зависли на краю, рискуя упасть в пропасть, разбив все, что они так бережно склеивали с начала февраля. Впрочем, не только их отношения с Ником, но казалось, что весь мир сейчас застыл на этом же самом обрыве.
Bad timing. Вот что подвело Гриффина с этим вопросом. Она не была счастлива. И если он надеялся, что ее ответ позволит ему убедиться в том, что он поступил правильно, его надеждам не суждено было оправдаться. Хотя в глубине души Эва, конечно, понимала, что Гриффин тут был совершенно не причем. Она бы все равно потеряла родителей. Быть может их отношения с Ником сложились бы по-другому, но честно говоря побег из семьи сам собой предполагал потерю контакта с ней, как минимум на несколько лет. И вешать это на Нокса было также глупо, как и винить его хоть в чем-либо в своей жизни.  Он бы не спас ее от всех потерь, как бы сильно не хотел. И все же, она думала, что будь он рядом на протяжении всех этих десяти лет все все равно было бы по-другому. Она была бы другой. Не хуже или лучше. Просто другой. Быть может и потери она бы переживала совсем по-другому. Не слетая с катушек столько раз, что и ни с честь. При мысли об этом перед глазами вдруг встает картина, случившаяся на первую годовщину пропажи мамы. Она мчится по шоссе на мотоцикле. С глазами закрытыми плотным шарфом. Идет ливень и именно это в итоге и подводит ее несмотря на все уроки экстремального вождения. Мотоцикл заносит и она чувствует глухой удар. Скорость была не слишком быстрой, чтобы разбиться, но достаточной, чтобы когда она, наконец, сняла этот чертов шарф с глаз, увидеть алую кровь на асфальте. Не только свою. С ней на том мотоцикле ехал шестнадцатилетний Скай.
Эва смаргивает воспоминание, вместе с каплями слез, наконец, стекающими по щекам. Глупо винить Гриффина в своих ошибках, но вера в то, что рядом с ним она была бы счастливее и лучше никак не может отпустить ее. Вот только..смогла бы она отплатить ему тем же? Сделала бы его счастливее, или принесла бы тот хаос, что уже не раз приносила в жизни близких ей людей.
Мысль неприятно царапает что-то внутри, заставляя задуматься, что может то, что он ушел тогда не было правильным для нее, но было правильным для него. Может он, сам того не подозревая, сделал себе одолжение, не связав свою жизнь с ней. И подумав об этом ее как-то резко отпускает желание злиться. Если его жизнь без нее лучше, чем была бы с ней, оно того стоило.
— А ты? Ты счастлив? — отвечает она вопросом на вопрос, наконец, поднимая взгляд на Нокса, в свете ее размышлений – этот вопрос оказывается жизненно важным.
— Знаешь..может, я так злюсь потому что надеюсь, что будь ты рядом все это время, я могла бы стать лучше.
Ее ладонь неосознанно тянется к его, чуть сжимая тонкие пальцы.
— А может..может просто хочу сказать, что мне тебя не хватало. Очень сильно.